Название: Сыграй со мной партию, мой милый анонимный гений!
Автор: z@raza
Бета: Ritsu Kotolenush, Я и MW
Категория: слэш
Жанр: romance, AU
Пейринг: Шерлок/Джим
Рейтинг: R
Размер: макси
Статус: в процессе
Дисклеймер: моя лишь идея
Размещение: пишите в личку, обговорим=)
Саммари: Во что выльется желание Джима сделать Мориарти анонимным персонажем, а милого Джимми из IT-отдела - любовником Шерлока Холмса?
Предупреждения: OOC
Глава 10 - часть перваяГлава 10
И все его действия – усмешка, он снова играет со мной словно из-под темной ширмы, насмехаясь, издеваясь, какое же удовольствие ему доставляет выводить меня из себя. Я давно избавился от проклятого розового телефона, утопив его в Темзе – в один из редких вечеров, которые проводил на берегу речки в нашем с ним когда-то общем месте, под ветвями раскидистого дерева. Поддаваясь меланхолии и унынию ранней весны, я просто подолгу молча рассматривал светло-голубое небо сквозь обильную листву, лежа на своей верхней одежде. Однажды, поддавшись эмоциям, я просто с размаху бросил мобильный мертвой женщины в воду – а с нее в свое время начались наши сумасшедшие взаимоотношения, помнишь ли, Джим Мориарти? "Этюд в розовых тонах". Прости, если ты и писал мне душераздирающие сообщения, набирая текст дрожащими пальцами, я не смог прочитать их.
Ты нагло издеваешься надо мной, умудряясь быть инициатором девяти из десяти дел, которые меня заинтересовывают. Подозреваю, что и то самое, десятое, всегда является делом твоих рук, но ты скрываешь это слишком искусно, чтобы я мог уличить тебя. Да мне и не нужно – как же я хотел забыть тебя, не видеть следов твоей деятельности во всех расследованиях, которыми меня просили заняться Майкрофт или Лейстред. Но ты нарочно напоминал и напоминаешь о себе, я словно лягушка на операционном столе, которую ты вспарываешь тупым ножом неуклюжими руками, с интересом наблюдая, как она неслышно кричит и бьется в агонии. Не знаю, каким образом, но твоя кровь находится буквально на всех орудиях убийств, на всех трупах, на всех местах преступления. Не будь я полностью уверен, что ты жив, в добром здравии и более-менее здравом рассудке – не хуже, чем обычно – подумал бы, что из тебя просто выжил все соки маньяк-убийца, чьи проблемы с головой намного запущеннее, и просто разбрызгивает твою кровь направо и налево, шагая по улицам Лондона. В последние три-четыре месяца, парни из отдела Лейстреда взяли себе привычку перво-наперво проверять все ДНК, какие только находят на месте убийства, и передавать дело мне, если там есть хотя бы капля крови моего бывшего любовника, который почему-то все никак не оставляет меня в покое. Ждет, пока я сдамся? Не бывать этому. Ты сломал меня, Джим Мориарти, сломал, потому что я предал тебя по глупости и неразумию. Но я не сдамся.
В течение полугода я фанатично хватаюсь за любое мало-мальски интересное дело, с горящими глазами сижу за ним часы, сутки, если оно особенно запутанное. Огрызаюсь и раскрываю все грязные подробности личной жизни людей, которые имеют наглость встать у меня на пути или пытаться мешать мне. Пару раз досталось Донован – да так, что она теперь краснеет при любом, даже мимолетном взгляде на меня. О, я вовсе не равнодушен к ним, нет. Мне стыдно, мне противно от своих слов – именно поэтому я продолжаю и продолжаю издеваться, компенсируя свою озлобленность и обиду на Вселенную. Я купаюсь в отрицательных эмоциях и отстраненно вспоминаю, как когда-то давно, наверное, в прошлой жизни, я не испытывал их вовсе.
Я так и не смог решить для себя, когда было лучше.
Два раза на месте преступления я находил в самых неожиданных местах небольшие рисунки с подозрительно знакомым стилем. И содержанием – две наших излюбленных позы. В деталях и подробностях. Пошляк. Как он угадывает, куда уж точно не залезут любопытные полицейские, но куда первым делом загляну я? Эти зарисовки я храню дома в специальной папке, закрытой от всех, потому что пару месяцев назад красный как рак Джон принес мне листы, старательно смотря в другую сторону, с просьбой спрятать их и никогда ему не показывать. Я рассмеялся и пообещал исполнить его просьбу.
Два месяца назад я познакомился с интересным человеком, выпускником какого-то лондонского университета – я не запомнил его названия, если честно. Да мне было все равно. Его старшая сестра была замешана в одном из твоих жестоких розыгрышей, которыми ты исправно нагружал меня все это время, а он проходил свидетелем по делу. Кевин был не по годам умен, несмотря на свой юный возраст – двадцать три года, – он искренне смеялся над нападками Андерсона и над моими короткими, но глубокомысленными ответами, даже пару раз вставил довольно забавные комментарии в нашу перепалку. Для человека, совершенно не знающего ни обстоятельств наших натянутых взаимоотношений, ни причин конфликта, он был весьма меток и остер на язык. Меня это зацепило. Я искал хоть какую-то отдушину, расслабления, чего-то или кого-то, что заменило бы мне тебя, чертов манерный истерик. А его поведение, актерские способности и тонна обаяния и харизмы живо напомнили мне тебя, Джим Мориарти.
Я не увлекся им. Я захотел им увлечься, что у меня с блеском получилось. Такое ведь бывает у нормальных людей? Делать что-то во вред самому себе, чтобы что-то кому-то доказать. Или доказать самому себе. Что-то. Черт. В теории все намного проще.
У нас не было никакой интимной близости, ничего, разве что легкий флирт. Я не позволял себе ничего лишнего, ибо только-только зародившиеся моральные нормы не позволяли мне заводить близкие отношения с человеком, который младше меня чуть более чем на десять лет. Мы много разговаривали, он рассказывал мне о своем университете и о том, как готовится к выпускным экзаменам. Я, в свою очередь, пару раз упомянул о нескольких особо интересных делах, над которыми бился больше обычного. Ему было интересно.
Кевин был ироничным и язвительным, но таким живым, таким настоящим, я невольно завидовал тому, как ловко он умудряется справляться со своими внутренними конфликтами, противоречиями, коими битком была набита его голова. Вряд ли их было больше, чем у тебя, Джим Мориарти. Может ли вообще у кого-то быть больше проблем с головой, чем у тебя? Но ты просто игнорировал их, управлял, периодически давая вырваться своему контролируемому безумию. А он справлялся.
Два раза я встречал его после учебы. Было забавно чувствовать, как его университетские друзья задумчиво смотрят нам в спину, о чем-то громко переговариваясь – а на тот момент моей персоной интересовалось довольно много людей, ведь блог Джона был весьма популярен. О, Кевин не скрывал своей ориентации ни от окружающих, ни, тем более, от меня, он ясно давал понять, что уже по горло наелся нашими, безусловно, интересными разговорами. Несколько раз открыто интересовался, почему я не пытаюсь завалить его в постель при первом удобном случае. Он искренне не понимал, что мне просто интересно и приятно общаться с ним, во всем видя скрытый подтекст. Я отвечал, что если ему хочется секса – пусть ищет себе мальчика для удовлетворения своих физиологических потребностей, я не буду против, он не моя собственность, и я не вправе запрещать ему что-либо. Обычно мои резкие ответы смущали и обижали собеседника, но Кевин был не таким, как большинство своих ровесников и людей в принципе. Он прекрасно понимал, что это моя манера поведения, отшучивался, говорил, что я слишком заинтересовал его, чтобы вот так просто бросать неприступную крепость. Я улыбался. Я вообще стал слишком эмоциональным для себя.
Спустя месяц он позвал меня домой и попытался соблазнить. До этого я часто бывал у него в съемной квартире – его родители жили где-то в Америке – он частенько ходил передо мной полуголым, а то и вовсе в нижнем белье, надеясь заставить меня действовать самостоятельно. После ряда неудач он взял дело в свои руки. И был весьма разочарован, когда дело не зашло дальше поцелуев. Я снова я ошибся в нем – мне казалось, он должен обидеться на меня, плюнуть и разорвать эти странные отношения. Но его интерес разгорелся только еще больше.
А сразу после этого в дело включился мой анонимный гений, подозрительно замолчавший на время моей легкой интрижки. К счастью, он не убил ни Кевина, ни кого-то из его родных, видимо, отдавая молчаливую дань моей просьбе Майкрофту, чтобы тот спустил на тормозах дело о розыске. Поймать не поймали бы, но нервы бы попортили. Парень спешно перевелся из университета и канул в неизвестность, не сказав ничего друзьям. Я получил лишь записку в почтовый ящик со словами: "Прости, я не мог по-другому. Родители получили немалую сумму за то, чтобы перевести меня в ВУЗ в другом городе, а я – угрозу в достаточно невинной форме с предупреждением держаться от тебя подальше. Тебе привет от мистера Х. Прощай"
Я не расстроился, но искренне посмеялся над создавшейся ситуацией. Ревнующий Джим Мориарти. О, несомненно, он исправляется – ведь предыдущая моя пассия получила пулю в лоб. А тут даже деньги заплатил. Неужели очеловечился, прямо как я? Бред. Не верю. Такие, как он не меняются – лишь переодевают маски. Он все такой же робот и мастер перевоплощения, как раньше.
Хотя я больше не зарекаюсь. Меня ведь тоже было нереально изменить.
Мне стало легче. Этот легкий недороман позволил мне отвлечься и думать о Джиме как об ошибке, совершенной по дурости и длительное время назад. Я скучал, признаю, отчаянно скучал, до воя, до рези, но это было вполне терпимо. Не как в первые месяцы. Я окончательно завязал с алкоголем, вызвав уважительное одобрение брата. Как ни странно, стал нормально спать. Джон тоже оживал прямо на глазах. Иногда мне кажется, что он, как губка, впитывает бОльшую часть негатива, таящегося в квартире, позволяя мне легче дышать.
А между тем жизнь шла своим чередом. Я раскрывал дела, освобождал пойманных в заложники и потерявшихся без вести, отдавал преступников под суровую длань правосудия. Дурацкая охотничья шляпа с двумя козырьками стала моей визитной карточкой, без которой Лейстред, давясь смехом, отказывался попускать меня за ограждение места преступления. Я не унижал его, не огрызался, я веселился как он. Даже стервозная Донован стала смотреть на меня по-другому, увидев, видно, заметные даже невооруженным глазом изменения в моем взгляде и поведении. Когда после очередного вызова я извинился перед ней за свое поведение ранее, она смотрела на меня с настоящим ужасом и неверием, очевидно, ожидая еще какую-нибудь колкость.
А мне просто было по-настоящему хорошо. Меня стало отпускать. Я любил Джима Мориарти, чертова придурка, идиота, истеричного ребенка, инфантильного самовлюбленного эгоиста, несравненного гения, любил до сих пор, мои чувства не уменьшились ни на грамм после всех этих событий, но меня отпускало. Это удушающее чувство безысходности, уныния, угнетения – они пропадали, стирались из меня, будто были нанесены невесомыми штрихами акварелью. И если всему виной была весна, когда пышным цветом распускаются все психические недуги, я был благодарен ей.
Я научился жить без Джима Мориарти.
Наверняка он это почувствовал. Понял, что теряет хватку, теряет свою самую интересную за всю жизнь игрушку. Или так совпало странно, что в день моего освобождения он, наконец-то, закончил все приготовления для Большой Финальной Партии?
Моя радость была сравнима с радостью наркомана, только-только избавившегося от своей зависимости, но которому почти насильно вкалывают в вену очередную дозу. Насильно ли? О, как я ждал этого дня, мой дорогой! Чертовы полгода, и не стыдно было тебе покидать меня?
"Скучаешь? Сыграем? Лондонский Тауэр, сию минуту. Я давно не видел тебя вживую. Ты не представляешь, как надоели эти камеры!=)"
Передышка окончена. Мы остыли, мы восстановились. Мы простили. Простили? Но так просто мы не возвращаемся.
Сыграй со мной партию, мой милый анонимный гений, нашу последнюю и оттого самую грязную партию из всех. Без правил. Выживший победит.
- Джон!
Глава 10 - часть вторая***
Пасмурно и немного прохладно, однако синоптики обещали потепление ближе к обеду. Сейчас же, ранним утром, этой ранней весной, по улицам гулял будто бы зимний ветер – пробирающий до костей, холодный, заставляющий дрожать тело и стучать зубы.
Человек, идущий по улице с выражением мрачной решимости на лице, был одет в легкое и совершенно нетеплое темно-серое пальто – под стать царившей вокруг цветовой гамме. Чуть ссутулившись, спрятав руки в карманы, он, будто боялся передумать и свернуть с дороги, шагал к воротам небольшого здания, около которого стояли в ожидании милостыни несколько бездомных. Зафиксировав взгляд на престарелой женщине с пигментными пятнами на лице и полным отсутствием жизни в глазах, мужчина шел строго на нее, наискось пересекая улицу. Он действительно боялся свернуть с дороги в последний момент.
Его седые длинные волосы трепали в разные стороны мощные потоки воздуха, создавая образ какого-то Всадника Апокалипсиса – словно обожженная кожа лица, безжизненные глаза, мрачный внешний вид, серый, безликий, но внушающий какой-то суеверный ужас.
Женщина с протянутой рукой испуганно спрятала кисть под дутой синтепоновой курткой и в замешательстве опустила глаза, почувствовав внезапный прилив робости и желания казаться меньше, незаметнее. Прошедший – нет, пронесшийся стремительно – мимо нее мужчина, задев кончиками длинных красивых волос ее нос, почти вплотную подошел к дверям церкви и в течение минуты, не шевелясь, стоял возле нее. Затем чересчур резко протянул руку и буквально ввалился внутрь, словно боясь, что его поразит молния или не пропустит внутрь неведомая сила.
Полковник Моран чувствовал себя неуверенно и ужасно скованно, будто находился в стандартном неловком сне, где ты стоишь абсолютно голый перед толпой людей. Тихое место, пропахшее ладаном и свечами, где под потолком затихает едва слышимый шепот молитв и прошений прихожан, пугало своим отличием, той бездонной черной пропастью, стоящей между ним и образом жизни старого убийцы. Можно ли вообще появляться ему в этом чистом, святом месте, не оскверняет ли он само понятие религии здесь, в сердце Божьего храма? Но ведь как там говорилось, в Библии?.. "Бог милостив и всепрощающ: покайся в своих грехах, и будет даровано тебе место на небесах, под ангельским крылом, в радости и счастье".
На Себастьяне висит так много грехов, что молиться и каяться ради спасения своей души придется никак не меньше целой жизни. Поэтому он избрал чисто солдафонский и прямолинейный выход из сложившейся ситуации: постараться умереть как можно позже, потому что в загробной жизни его не ждет ничего хорошего.
Но, несмотря на все свои склоки с Богом, полковник здесь. Смотрит на статую распятого на кресте мученика и боится пройти вперед.
"- Я никогда, Никогда не заходил в это или подобное ему… здание", - вертится у него в голове, пока онемевшие от волнения ноги медленно сменяют друг друга. Левая, правая. Левая, правая. – "Это все чуждо мне, эта слепая вера, поклонение, бесконечное всепрощение – как можно подставлять левую щеку, если тебя ударили по правой? Немыслимо. Если тебя ударили, нужно доставать автомат и доказывать всем, что они ошиблись".
Юмор полковника, как и сам он, был простой, прямой и открытый. Без тайного второго, третьего, десятого дна, которое можно было обнаружить в любой фразе Джима, будь то пожелание доброго утра или вопрос о погоде.
Джим Мориарти.
О, Моран с содроганием вспоминал, как почти силком заставлял того не трогать несчастного парня, волей случая оказавшегося полуголым на коленях у его внезапно очеловечившегося детектива. Мориарти понимал, что не прав, теперь понимал, что лишать человека жизни практически без повода – это неприемлемо по этическим нормам. Полковник чувствовал это, потому мог кричать и орать на Джима, заставляя того успокоиться.
Как же он бесился, что Шерлок Холмс считал его все тем же бесчувственным роботом, каким он был до их первой встречи. Бесился и одновременно радовался этому. С одной стороны, ему хотелось, чтобы Холмс знал – он изменился, "вырос" из своего детского максимализма, когда человеческие жизни не ценятся и ими можно расшвыриваться направо и налево ради своих планов. Чтобы знал, что они оба изменились, оба изменили друг друга.
А с другой… с другой стороны он радовался тому, что у Шерлока нет на него каких-либо рычагов давления. Нет знания того, что он поменялся. Что почти стал нормальным, если такое определение вообще возможно подобрать к Джиму Мориарти. Эта одновременная раздвоенность во взглядах изумляла Морана, он старался не думать об этом и не анализировать, чтобы не свихнуться еще больше. Порой он с содроганием ставил себя на место Мориарти, представляя, какой хаос может твориться у того в голове. Как он все еще держится?
"-Странный, непонятный, нелогичный. Замкнувшийся на своих слабостях и заскоках, несчастный в глубине души от своей исключительности. И упаси меня Бог от того, чтобы сказать ему об этом – мне еще не хочется умирать".
Поступки криминального консультанта в течение прошедших шести месяцев с той знаменательной даты неоднократно повергали в состояние ужаса Себастьяна - многое повидавшего и уже давно привыкшего к выходкам своего "подопечного" и босса по совместительству. Ну что происходит в его гениальной голове – ведь он сам разорвал свои отношения с Холмсом, сам захлопнул перед ним дверь и оборвал все контакты, зачем тогда эти камеры по всему дому, наблюдение за тем, как Холмс наблюдает сутками напролет за их бывшим домом, уже давно опустевшим?
Самым странным и пугающим было желание Мориарти быть причастным ко всем делам, за которые брался Шерлок. Изначально он действительно самостоятельно участвовал в проведении операций – скука дает о себе знать - и просто не заметил, как поцарапался о дверной косяк при спешной капитуляции с места действия. Но был в экстазе, наблюдая за реакцией консультирующего детектива, когда бригада их с Джоном Ватсоном знакомого полицейского определила, ком принадлежит кровь. Холмс был в ярости, в странном перевозбуждении, граничащем с помешательством. С той поры Джим организовывал множество преступлений, лишь бы привлечь внимание детектива, и окроплял своей кровью брошенное оружие или мертвое тело – это походило на сатанинский ритуал. К нынешнему дню руки его с внутренней стороны были обезображены шрамами, белыми и розовыми яркими полосами – почему-то он видел особый шик в том, что режет вены "не отходя от места". Моран ничего, совершенно ничего не мог сделать со странным помешательством своего босса – это был как раз тот момент, когда шеф полностью уверен в собственной правоте и может убить за банальное пререкание. Убить и не поморщиться, даже несмотря на свой новоприобретенный "пацифизм".
- Вот так… Себ, милый, я вижу твою расстроенную мордочку, даже когда ты стоишь ко мне спиной. Расслабься, это был последний раз, я уже чувствую некоторое недомогание от еженедельной потери крови, - произнес Джим вчера, аккуратно прикладывая белоснежное полотенце к левой руке. О, в этом тоже была своеобразная закономерность – он останавливал кровь исключительно белыми полотенцами, которые затем выбрасывал в мусорный бак около их с Мораном убежища.
- Закончилась эпопея с кровавыми метками? Надо же! Что будет теперь? Плевки вокруг места преступления? Или..?
- Нет, дружище, я не настолько лишен фантазии. Мои приготовления наконец-то закончены и с завтрашнего дня начнется Большая Игра! – Веселый крик несколько неуместен в старом подвале мертвого чиновника, в окружении частей тела которого сейчас стояли Джим Мориарти и Себастьян Моран.
Чем больше радости сквозит в голосе сумасшедшего криминального гения, тем страшнее становится Морану.
Вчера он решил в первый раз в своей жизни сходить в церковь. Потому что голос Мориарти был чересчур наполнен фальшивым счастьем и смехом, что обычно приносило немало неприятностей, а, учитывая предшествующие этому события, Себастьян действительно начал сомневаться, выйдут ли они снова сухими из воды, останутся ли живыми под конец затеянного сумасшедшим кукольником спектакля?
Стоя сейчас как истукан около большой иконы и алтаря со свечами, полковник чувствовал себя глупо и неуверенно. Право же, привалившись к прицелу в темном подвале в руинах, посреди пустыни, целясь на звук, потому что сломан прибор ночного видения – эта ситуация куда привычнее для Морана, чем нынешняя.
Он провел по белому мрамору алтаря ладонью, старательно не смотря на лики святых, изображенные на полотнах.
- Я не верю в Бога, - произносит он неслышно, скорее, для себя самого. А Господь, если тот и существует, слышит даже мысли, верно? Поэтому можно не кричать. – Не верю, слышишь? Но если все-таки я неправ, и Ты действительно слушаешь меня сейчас, то я прошу Тебя. Не за себя прошу, а за своего друга. За потерявшего рассудок еще в ранние свои годы, за одинокого человека, который вот-вот натворит кучу глупостей, чем еще больше испортит себе жизнь. Я знаю, что не имею никакого морального права даже упоминать имя Твое, но… я никогда ни о чем не просил Тебя. Это первые и последние мой поход в церковь и мое обращение к Тебе. Помоги ему. Обереги его от его же безумия. Он мне как сын. Ты не смог сберечь Своего ребенка, так помоги мне, - шепот, беззвучный, лишь губы только шевелятся. Себастьян Моран, наемный убийца, работающий на самого изобретательного и сумасшедшего преступника современности, молится за него в церкви.
О, он готов уничтожить всех, кто видел его за этим недостойным полковника занятием.
***
Штрих, штрих, еще. Это стало его своеобразным хобби. Нет, конечно же рисование картин достаточно давно является его, так сказать, любимым занятием, помимо организации дерзких и наглых преступлений, но вот рисованием картинок он занялся сравнительно недавно – лишь пару месяцев назад. Выражение лица Шерлока каждый раз бесценно и вызывает волну возбуждения по всему телу. Мгновенное смущение, скрываемое за маской равнодушия – глупый, это выражение лица давно не является его повседневной маской, даже глупые люди, составляющие его окружение, поняли: если Холмс равнодушен, значит, он пытается держать себя под контролем.
Идиот.
На листе постепенно появлялась иллюстрация к Рождественскому вечеру. О, как же давно это было! Взгляд на Джима и Шерлока Молли – Мориарти, естественно, заметил девушку практически сразу, как только она подошла к двери чердака. Откинутая кудрявая голова, тонкие пальцы, вцепившиеся в волосы криминального консультанта и подлокотник дивана.
"Не будь у меня маленькой страсти, заключающейся в убийстве людей, я мог бы стать преуспевающим художником. Ведь псих-консультант и актер я уже неплохой. Шерлок-то точно оценит, я уверен. Он даже не представляет, что за спектакль я для него приготовил!"
Наверное, эти слова Джим Мориарти запомнил только потому, что Холмс-младший сказал их в день первого "выхода на сцену" ныне покойной Ирэн Адлер. Взяв еще много лет назад в привычку запоминать в деталях день начала любой операции и день ее окончания, он мог практически со стопроцентной точностью воссоздать мысленно все встречи и диалоги, произошедшие в ту памятную дату.
"- Как бы я хотел, чтобы они все оставили меня в покое!" - эти слова Шерлок Холмс произнес, даже не задумываясь, кто лежит в его постели, слегка прикрытый одеялом, и причиной каких глобальных последствий в будущем, спустя больше двенадцати месяцев, они будут. О, ну конечно же Мориарти нашел бы себе причину, по которой можно устроить настоящий Ад детективу, даже если бы тот вообще не умел разговаривать. Но думать о том, что Шерлок сам виноват, что нужно быть поаккуратнее со словами и он, Джим, лишь исполняет его желание, пусть и в весьма извращенной форме, было приятно.
Сидеть по-турецки на диване было все сложнее – зверски затекла левая нога. Мориарти аккуратно положил на пол лист с карандашом и потянулся, слушая хруст костей позвоночника.
- Скоро начнется игра! – Что есть сил кричит он, спрыгивая на пол. Шипит сквозь зубы, когда случайно задевает шероховатой поверхностью подлокотника собственное запястье – растревоженная рана снова начинает кровоточить. Но улыбается. – Интересно, долго Себ будет молиться за мою грешную душу? Черт, идея маячка не его одежде кажется мне все менее удачной – столько новых подробностей узнаешь о своем друге! Слава Богу, что я не догадался поставить прослушку – моя хрупкая психика не выдержала бы его исповедей. О чем я думаю, черт, я разговариваю с пустой квартирой!
Негромко рассмеявшись, Джим направляется к компьютеру, чтобы закачать в новоприобретенный плеер новую музыку. Классика будет наиболее подходящей для того мероприятия, которое он задумал, не так ли?
О, Шерлок наверняка оценит его фантазию, когда прочтет в газетах, что его арестовали одетым в королевский прикид и сидящим на троне.
Глава 10 - часть третья***
Когда-то давно, наверное, даже в прошлой жизни, до моего внезапного перерождения, я чувствовал одним лишь разумом, не подключая совершенно свое сердце, искренне недоумевал, как обыкновенному органу в грудной клетке могут приписывать столь странные и нелепые действия. Как оно может «изнывать», как «болеть», почему и в какие моменты «радостно трепещет в груди»? Этот интерес был сродни наблюдению за представителями класса земноводных – лягушками, в детском незрелом возрасте, когда любые знания кажутся важными и интересными. Я изучал способ проглатывания ими пищи – если добыча велика по своим размерам, глазные яблоки втягиваются и помогают протолкнуть ее в пищевод. В десятилетнем возрасте эта информация была интересной, но неуловимо отдавала чем-то противным и неестественным. Здесь чувство было практически идентичным. Джона, разговаривающего по телефону с Сарой, и Джона в повседневности отличала неуловимая и практически незаметная нотка тепла в голосе, его хотелось положить на операционный стол и сделать длинный неглубокий надрез от горла до пупка, раздвинуть кожу аккуратными ладонями скрипача, пройтись по ребрам и всем внутренним органам, тщательно, внимательно, выискивая малейшие отклонения от нормы.
Ведь сейчас не было Майкрофта, стоящего над душой Дамокловым мечом и мешающего препарировать живых амфибий?
Джона, брата, всех без исключения окружающих людей хотелось распять на гладком столе в стерильной комнате и найти то, то самое, что заставляет их «изнывать», «болеть», «трепетать». Это казалось возмутительным отклонением от нормы, и я даже не хотел хотя бы предположить, что что-то не так со мной. Это было слишком нереально.
Ведь я идеален. Машина, робот, Бог.
Наверное, надо радоваться тому, что мои взгляды изменились. Сколько гордости – даже не так, Гордыни – было в каждом моем шаге и моей мысли. Но сейчас за это не стыдно – то был не я, не тот я, который сейчас в семнадцатый раз бьет большим пальцем в изящной кожаной перчатке по фильтру сигареты, стряхивая пепел. Восемнадцатый. Девятнадцатый.
За месяцы наших отношений я привязался к Джиму, как никогда к кому-либо еще не привязывался, я привык к нему, я проникся им до кончиков пальцев, полностью. Множество неприятных минут или даже часов за эти прошедшие полгода принес мне наш разрыв. Я был не готов, нет, это было слишком сильным ударом, все новое, незнакомое, все в первый раз, я был по-своему девственен и невинен до того момента, ибо ни одно расставание или ссора не были для меня раньше такими важными и болезненными. Первая любовь у абсолютного большинства проходит в возрастном промежутке от тринадцати до шестнадцати. И только я – вечное исключение из правил.
Не было никогда так… неприятно. Дожив до тридцати четырех в счастливом неведении относительно целого ряда эмоциональных реакций, приносящих определенные неудобства, я узнал и прочувствовал их все в избытке за эти шесть месяцев. Мой милый Джим Мориарти, ты открыл для меня целую гамму новых и невиданных доселе ощущений.
И продолжаешь открывать вновь и вновь, с каждой нашей встречей, а эта - первая после твоего громкого ухода из моего дома. Я слышал, представлял, ненавидел, но только лишь четкий образ, стоящий в голове. Я не видел тебя вживую долбанных сто восемьдесят дней.
И вот он – ты.
О, оно изнывает, трепещет и бьется в агонии. Чертово сердце, оно не слушается меня, оно кричит так оглушительно, что я удивлен, почему никто не оборачивается на меня недоуменно. Почему никто не закрывает уши в крике боли, потому что ушные перепонки разрываются от этого громкого голоса. Я опьянен и подавлен этими новыми ощущениями, они пугают и радуют одновременно. Миг – и мы встречаемся глазами, о, они смеются, в них предвкушение и страсть, а еще голод. Смертельный голод и скука, пожирающие изнутри, мой дорого мистер Х, мы с тобой слишком привыкли друг к другу, слишком подсели на этот чертов театр и бесконечные игры с прятки и «кто быстрее». Чуть больше четырех тысяч часов слишком мало для того, чтобы «слезть» с этой иглы, мы с тобой теперь пожизненные наркоманы, мой милый заклятый противник. Твои руки в наручниках, а полицейский довольно невежливо пытается запихнуть тебя в машину, но я успеваю поймать отраженное в твоих глазах солнце. Твои руки заведены за спину, но я отмечаю множество белых полос, проходящих и вдоль, и поперек линий вен. Простая логическая цепочка выстраивается в голове предельно и ясно и это странно заводит меня. Иррационально и совершенно не к месту. А ты ухмыляешься победно, прочитав в нашем коротком соприкосновении мыслей через сетчатку глаз все то, о чем я успел подумать.
Когда-то давно я мог испытывать интеллектуальное возбуждение, и словно оргазм головного мозг происходил в моем черепе, когда удавалось разгадать твои загадки и победить тебя в молчаливой дуэли мыслями. Сейчас, спустя год, наблюдая за тем, как твоя макушка скрывается в полицейской машине, я вновь ощущаю это забытое чувство – все немного кружится вокруг, потеют ладони, хочется ухватиться за что-то или сесть, а лучше лечь, да, прямо здесь, около лестницы, около Тауэра. Или изнасиловать тебя прямо в полицейской машине.
- Я просто не верю. В голове не укладывается! Что это за псих? Как он смог одновременно вскрыть три самых охраняемых места в Лондоне? Чудик, ты же у нас самый умный, есть предположения? – Донован стоит чуть поодаль, напряженно смотря на уезжающий автомобиль. Чем дальше Мориарти увозят, тем быстрее разглаживаются черты ее лица. Мне безмерно импонирует, что определение «псих» больше не имеет ко мне никакого отношения. Как много нового я испытал с тобой, мой криминальный гений, сколько всего вынес из нашей истории – теперь казаться нормальным гораздо проще. Теперь нормальные принимают меня за своего, стоит мне лишь вести себя так, как они считают правильным.
- Милая, милая Салли, позволь тебе представить собственной персоной Джима Мориарти – величайшего актера нашего времени.
Двадцать три. Двадцать четыре. Сейчас я сломаю ее напополам.
Угораздило же меня. Черт.
- Холмс! – Лейстред очень вовремя позвал меня к себе, избавив от очевидных ответов на заведомо глупые вопросы Донован. Кивнув Джону на женщину, находившуюся явно в состоянии, близком к шоку от удивления, я направился к инспектору, снимая на ходу шарф. Стало заметно жарче. Ватсон молча занялся Салли, предоставив мне возможность спокойно поговорить с Грегори – как только мы приехали к Тауэру, и Джима выводили из здания, доктор делал вид, что его не существует, только вот находился все время на расстоянии вытянутой руки. Словно боялся, что я внезапно начну биться в истерике от вида своего бывшего любовника. Чушь. И смех, и грех, честное слово, мне даже немного неловко за такие мысли, пусть даже от Джона.
О, я помню его реакцию. Прошел месяц с того дня, как мы с Мориарти перестали как-либо контактировать. Естественно, я не счел необходимым посвящать во все это дерьмо Джона, поскольку его излишняя эмоциональность могла сделать только хуже как мне, так и Джиму – не сомневаюсь, если бы Ватсон захотел найти его, тот непременно бы согласился пообщаться. Можно добавить, что в те времена я был как раз на пике своего уныния, оттого сначала долго отмалчивался на весьма вкрадчивые вопросы о том, что у нас произошло, а затем, не выдержав, вывалил на него всю правду. Да, Джон, да. Я трахал того самого криминального гения, который убил моего нерожденного родственника и еще сотни людей. Я влюблен в того ублюдка, который не ставит ни во что человеческие ценности и откровенно насмехается над всем чистым и сокровенным. Меня бросил консультирующий преступник, человек (человек ли?), с которым я вел холодную войну, наивно рассказывая одной из его масок о планах на другую.
Больше мы ни разу не возвращались к этому вопросу. Ватсон все понял, понял также, что я не намерен обсуждать это или что-либо предпринимать. Но мне стало легче, что я посвятил в эту тайну кого-то, кроме Майкрофта.
Молча направляюсь за инспектором в комнату охраны и сажусь за монитор, куда должно транслироваться видеонаблюдение.
- Шерлок. Что, твою мать, происходит?!
Лейстред срывается на крик, дыша сквозь зубы со свистящим шипением, словно змея. Я понимаю, что он имеет в виду, отчего в полном ужасе и панике, едва сдерживая свои руки, чтобы не схватиться за голову. Последний раз инспектор видел Мориарти, короля преступного мира, на уютном семейном Рождественском празднике, представленного как «друг Шерлока» миссис Хадсон, многозначительно при этом ему, Лейстреду, подмигнувшей. «Ну, друг так друг, от Шерлока можно было ожидать любых заскоков, его гомосексуальность представлялась одной из наименьших странностей», - читалась в его глазах. Мне было плевать на то, что он подумает, но я запомнил.
Джим произвел на всех исключительно положительное впечатление своей вежливостью, умом и чувством юмора. Казалось, он мог поддержать разговор на абсолютно любую тему, что, в общем-то, было правдой. Изрядно выпивший инспектор, пораженный его сообразительностью, даже шепотом поделился с ним одним нераскрытым делом, получив в ответ несколько элементарных до идиотизма зацепок. Пораженный, он без лишних вопросов был выпровожен настойчивым программистом из дома под предлогом смерти одной близкой подруги. Ирония.
А теперь встречает его в Тауэре. «Друга Шерлока», разбившего пуленепробиваемое стекло маленьким алмазом, написав на нем перед этим: «А Шерлок спал с Ирэн».
- Объясни мне, я спятил? Черт, это могло бы походить на банальную ссору, из разряда «милые бранятся – только тешатся», если бы не сопровождалось вскрытием трех наиболее охраняемых Британских зданий! Твой любовник что, настолько прекрасный хакер? Или долбаный Мориарти?
Мои дернувшиеся плечи и затянувшееся молчание были весьма красноречивыми ответами. Вот так-так! Ехидная шутка неожиданно обернулась правдой. Лейстред попал в десятку.
- Моя голова, она сейчас взорвется! Ты в своем уме? Решил тонко пошутить и трахнуть всю преступную верхушку разом? – Я улыбнулся, оценив шутку, однако, к счастью, сидел к инспектору спиной. – Нет, я не могу так работать.
- Я сам лишь недавно узнал об этом… досадном недоразумении. Прошу, успокойся, мы должны вникнуть в происходящее.
- Как мы можем вникнуть в происходящее, если он неадекватный садист-психопат? Знаешь, что? Ты с ним контактировал больше года, ты с ним общался, спал, в конце концов, тебе и разгребать это дерьмо, - с нездоровой улыбкой произносит Грегори. Думаю, его идея не так уж и глупа, судя по всему, он сейчас будет в том же состоянии, что и Донован. Сможет ли Джон управиться с обоими? Куда он денется.
- У меня нет прав на ведение расследования.
- Не смеши, когда это было для тебя помехой? На мне официальная часть, а вот поработать над мотивами и логикой придется тебе. Что-то мне нехорошо…
- Выйди из здания, у Джона есть успокоительное. И постарайтесь не тревожить меня, мне нужно время. – Я возвращаюсь к просмотру записи с камеры.
Глава 10 - часть четвертая
***
«Я слышу, чувствую всем своим нутром их нетерпение, непонимание, смущение, страх. Никто из них ни разу до этих событий не видел меня в лицо, меня – того, кто дергает за все ниточки и заставляет их плясать под дудочку крысолова, да, детка, быстрее, сильнее, жестче движения, вот так! Четверть всех широко известных и высокооплачиваемых политических деятелей, продавших Джиму Мориарти душу за бешеную популярность, в недоумении: что это за подставное лицо сейчас находится в тюремной камере? Что же задумал этот коварный криминальный консультант? Идиоты. А Шерлок смог за считанные мгновения понять, что Себ – лишь фигура на моем столе, на нашем столе, дорогой! Я с самого начала играл лишь минимумом своих сил, используя фактически только дражайшего полковника, так почему на твоем поле так много ненужных пешек? Тебя же они достали порядком, я помню твою полную недовольства просьбу в пространство, ты так хотел и хочешь по сей день, чтобы они оставили тебя в покое, мой милый детектив! А Дьявол всегда рядом, рядом с каждым, он слушает каждую мысль, наблюдает за каждым движением губ, считывая все самое сокровенное, исполняя, но ты пожалеешь потом, обязательно пожалеешь, что захотел этого. Я обещаю, что они оставят тебя в покое, все до единого. Как ты и хотел тогда».
Джим Мориарти открывает глаза и неспешно достает мобильный телефон из-под подушки. Глядя в потолок тюремной камеры, он набирает знакомый номер телефона и слушает длинные гудки.
- Шеф?
- Себ, милый, не хочешь поприсутствовать на сегодняшнем спектакле в зале суда? Обещаю, будет весело, тебе обязательно понравится!
- Шеф, - полковник замялся. – Меня знают в лицо и мистер Холмс, и доктор Ватсон, я боюсь, что они могут поднять шум.
- Боже, Себастьян, когда же ты научишься хоть немного понимать человеческую психологию! Джонни не посмеет вякнуть без одобрения Шерлока, а последний слишком азартен, чтобы таким примитивным способом послать к черту всю партию. Глупо и скучно. Это все?
- Я приду.
Мужчина сразу же нажимает «Отклонить вызов» и снова закрывает глаза, расслабленно, прислушиваясь к приглушенному шороху за дверями камеры.
И какая, собственно, разница, что заключенные не имеют права иметь при себе какие-либо средства связи?
***
«Не имею представления, что он задумал. МХ»
«Есть ли стопроцентная уверенность, что в здании суда безопасно и не предвидится никаких сюрпризов? ШХ»
«Это Мориарти. Я практически уверен, что все чисто. МХ»
«После я пришлю за тобой машину. МХ»
«Если я останусь жив после процесса, вероятно, ты можешь не опасаться за мою жизнь далее. ШХ»
«Я не могу по-родственному соскучиться? МХ»
«Можешь. Но не сейчас. ШХ»
- Шерлок, такси внизу. Ты готов? – Джон круто разворачивается от зеркала ко мне, все еще продолжая поправлять на плечах пиджак. Я киваю, пряча мобильный телефон в карман брюк, и молча направляюсь к лестнице.
С каждым шагом по направлению к входной двери меня охватывает напряжение, как нервного, так и сексуального характера. Я слишком давно не смотрел на своего убийцу, программиста, еще черт знает кого дольше секунды, не говорил с ним, не бросался едкими словами-мячиками, нетерпеливо ожидая ответной реплики. И в самое ближайшее время мы будем стоять почти рядом, в одной просторной комнате, в одном помещении, всего десяток метров будет разделять нас. Физика не работает здесь, ведь два однополярных магнита притягиваются друг к другу.
Выхожу на улицу, ненароком чуть не ударив Джона по лицу дверью. Вспышки камер, фотоаппаратов, какого черта, что им всем нужно?
- Вот она – цена славы, - нервно произносит Ватсон, когда задняя дверь захлопывается, ограждая затонированными стеклами нас от остального мира. – В здание суда, пожалуйста!
Я отворачиваюсь к окну, незаметно сжимая и разжимая руки, чувствуя дрожь и напряжение в пальцах.
***
Я действительно удивляюсь, когда в мужском туалете со мной пытается завязать знакомство некий мужчина, которого я вижу первый раз в жизни. Он подвижный и внимательный, с яркими зелеными глазами и светлыми волосами. Состояние кожи, морщины и внимательный взгляд не дают усомниться, что ему никак не меньше тридцати – таких глаз, наполненных опытом и осознанием ценности и стоимости этой жизни, не может быть у зеленых юнцов, только-только срезавших финишную ленту с трассы «Студенчество». Абсолютно без грусти и обиды, но с легкой ноткой тоски я вспоминаю Кевина. Вот в его глазах было полно детскости и жизни, невинности и легкости, которых не было и никогда не будет у меня. Он был прекрасной игрушкой, краской для той серости и безысходности, окружившей меня, о, мы взаимно использовали друг друга, взаимно же и осознавая свой странный симбиоз, но нисколько не переживая по этому поводу. Если я и вспоминаю этого мальчика, то только лишь с теплотой и благодарностью.
Этот был другим. Казалось бы классический стиль был нехило разбавлен довольно смелыми деталями, на которые решился бы не каждый подросток: черные прямые узкие брюки, оранжевые кеды, белая дорогая рубашка с бежевой жилеткой, сзади которой, на спине мужчины, нарисован красочный и яркий рисунок. Блестящий рыжий галстук. Растрепанные волосы, однако, я замечаю следы мусса для волос на висках – прическа продуманная, хоть и кажущаяся неряшливой. Наигранная взбалмошность, нетерпение, инфантильность, Господи, люди – идиоты, почему они все решили, что раз я имел «близкую дружбу» со студентом, это означает, что я клюю на всех молодых и зеленых юнцов? Тут пресса явно просчиталась, подсовывая мне под нос престарелого пятикурсника. Или же наоборот – играла умнее, глубже - что, впрочем, ей не свойственно - стараясь подцепить на хоть и взрослого, но по-детски раскрепощенного репортера? Что ж, можно быть благодарным, что меня не посчитали педофилом и не послали взять интервью какого-нибудь смазливого новичка «на испытательном сроке», и чем женственнее, тем лучше.
- Черт меня дери, да вы ведь тот самый Шерлок Холмс, за которым сейчас вся Британия по телеку наблюдает! – Он восторгается вполне правдиво, из чего я могу заметить, что либо обладает прекрасными актерскими способностями, либо действительно интересуется моей персоной. Пятьдесят на пятьдесят, если честно, оба хода со стороны нашего СМИ вполне возможны и осуществимы. Вполне вероятен и третий вариант: отлично обученный журналист с природными актерскими способностями, ловящий творческий оргазм, наблюдая за моими действиями по новостям, и мечтающий взять у меня интервью. Фраза приобретает все свои возможные пошлые значения, если взять на заметку то, как расширились его зрачки, когда глаза мимолетно прошлись по ключицам и дальше, глубже, в ворот рубашки. Сдерживаю улыбку. Начитавшийся тем небольшим количеством информации обо мне, блуждающей по просторам интернета и воспринявший все в буквальном смысле, зубами выгрызший себе в редакции право попасть на суд и поговорить со мной, глупо увлеченный не столько мной, сколько моим образом гения, детектива-героя, раскрывающего преступление за преступлением, он считает себя изгнанным с Олимпа Богом, только что добравшийся до ворот в Рай и переступивший, наконец, их порог. Переступивший в тот момент, когда начал свою игру, надеясь выведать из меня информацию, наивно полагая, что все те слухи, что ходят о моем интеллекте – не больше, чем слухи, как оно обычно бывает в СМИ.
Кевин был умнее.
Джим Мориарти, что сейчас находится со мной в одном здании, так непозволительно близко, умнее всех их вместе взятых.
- Я просто фанатею по вам! Разрешите взять у вас автограф! Подпишите на блокноте: «Дилану, от Шерлока Холмса», пожалуйста! – Он смотрит восторженно, нисколько не пытаясь притворяться. Мои догадки были верны.
- За что мне это, - спокойно ополаскиваю и вытираю руки бумажным полотенцем и оборачиваюсь к актеру-неудачнику, почти сталкиваясь с ним носом. Он высок, даже выше меня. Слишком близко. Аромат парфюма неожиданно приятен и не вызывает раздражения. Зрачки его, словно сердце, почти пульсируют, будто в такт пульсу. Я слегка ухмыляюсь, делая шаг в сторону, разрывая дистанцию. – Не назвал бы вас только лишь фанатом, Дилан. Какую газету вы представляете? – Он слегка обескуражен и собирается возмутиться – несомненно, довольно искренне и оскорбленно – но я не даю ему продолжить: - Впрочем, мне все равно. Я почти вижу, как вы убеждаете своего руководителя, что были рождены только лишь для того, чтобы спустя тридцать лет своей жизни нарядиться в костюм пьяного тинэйджера, неудачно прикрепить с обратной стороны жилетки диктофон и попытаться соблазнить меня своим инфантильным, но безвкусным видом. С чего вы там вообще взяли, что я кидаюсь на любого представителя мужского пола, который принадлежит к возрастной категории от двадцати до двадцати пяти? – Журналист красноречиво молчи, провожая глазами падающие капли из закрытого только что крана, непроизвольно поправляя галстук и диктофон за ним. – Я не намерен с вами разговаривать.
Направляюсь к выходу, когда неожиданно сильная рука хватает меня за запястье и, потянув, прижимает к двери. Впрочем, не слишком неаккуратно – о моем комфорте предельно позаботились, смягчив удар насколько это возможно.
- Прошу прощения, мистер Холмс, за маскарад. Вы правы, ох, как же вы чертовски правы! Ответьте на несколько моих вопросов, и я больше вас не потревожу. Впрочем, если вы сами того не пожелаете, - он задумывается на секунду: - Диктофон включен, не волнуйтесь. Не могли бы вы рассказать мне о своей личной жизни, мистер Холмс? Что насчет доктора Джона Ватсона, вашего сожителя – какие отношения связывают вас двоих? Или некоего мистера Кевина Тизона, спешно покинувшего страну и чей отъезд, по слухам, косвенно связывают с вашим разрывом? Вы угрожали ему?
Не сказал бы, что нахожусь в удобном положении, однако говорить о каком-либо дискомфорте я не мог, ибо меня держали хоть и крепко, но бережно. При желании я мог бы вырваться, но заставить человека самого отпустить меня – о, это куда интереснее. Ему нужны ответы? Что ж.
- Уважаемый мистер Дилан, к несчастью, вы не назвали мне своей фамилии, отчего я не могу обращаться к вам с большей официальностью. Я читаю по вам, по нервным движениям крыльев носа, по тому, как дрожат пальцы вашей правой руки, сжимающие ворот моей рубашки, по испарине на лбу, а вы, думаю, заметили, что в уборной работает кондиционер? Ваши глаза – они рассказывают мне все, громко, отчетливо, уважаемый мистер Дилан, умеете ли вы читать по глазам? Ваши зрачки говорят, будто вы находитесь в состоянии наркотического и алкогольного опьянения, однако я почти со стопроцентной уверенностью могу сказать, что вы почти не увлекаетесь распитием спиртных напитков. Вы возбуждены, мистер Дилан, чересчур, вы едва сдерживаетесь, чтобы не разорвать на мне рубашку и не изнасиловать прямо здесь. Это так неромантично, вы не находите? Однако не советую вам звать меня куда-либо ради более близкого знакомства и подходящей обстановки, ибо я и так знаю о вас достаточно, чтобы сказать: вы мне противны. Это все?
Наверное, я перенял некоторые черты от человека, против которого в скором времени буду давать показания. Потому что нельзя получать такое удовольствие от того лишь, что опускаешь людей ниже уровня пола. Но я смотрю, как он отпускает мою рубашку, как в немом шоке отходит назад, как закипает злость и затравленность в его глазах, но которые до сих пор горят бешеным возбуждением. Перегнул ли я палку? Плевать. Я спешу в зал суда.
Автор: z@raza
Бета: Ritsu Kotolenush, Я и MW
Категория: слэш
Жанр: romance, AU
Пейринг: Шерлок/Джим
Рейтинг: R
Размер: макси
Статус: в процессе
Дисклеймер: моя лишь идея
Размещение: пишите в личку, обговорим=)
Саммари: Во что выльется желание Джима сделать Мориарти анонимным персонажем, а милого Джимми из IT-отдела - любовником Шерлока Холмса?
Предупреждения: OOC
Глава 10 - часть перваяГлава 10
И все его действия – усмешка, он снова играет со мной словно из-под темной ширмы, насмехаясь, издеваясь, какое же удовольствие ему доставляет выводить меня из себя. Я давно избавился от проклятого розового телефона, утопив его в Темзе – в один из редких вечеров, которые проводил на берегу речки в нашем с ним когда-то общем месте, под ветвями раскидистого дерева. Поддаваясь меланхолии и унынию ранней весны, я просто подолгу молча рассматривал светло-голубое небо сквозь обильную листву, лежа на своей верхней одежде. Однажды, поддавшись эмоциям, я просто с размаху бросил мобильный мертвой женщины в воду – а с нее в свое время начались наши сумасшедшие взаимоотношения, помнишь ли, Джим Мориарти? "Этюд в розовых тонах". Прости, если ты и писал мне душераздирающие сообщения, набирая текст дрожащими пальцами, я не смог прочитать их.
Ты нагло издеваешься надо мной, умудряясь быть инициатором девяти из десяти дел, которые меня заинтересовывают. Подозреваю, что и то самое, десятое, всегда является делом твоих рук, но ты скрываешь это слишком искусно, чтобы я мог уличить тебя. Да мне и не нужно – как же я хотел забыть тебя, не видеть следов твоей деятельности во всех расследованиях, которыми меня просили заняться Майкрофт или Лейстред. Но ты нарочно напоминал и напоминаешь о себе, я словно лягушка на операционном столе, которую ты вспарываешь тупым ножом неуклюжими руками, с интересом наблюдая, как она неслышно кричит и бьется в агонии. Не знаю, каким образом, но твоя кровь находится буквально на всех орудиях убийств, на всех трупах, на всех местах преступления. Не будь я полностью уверен, что ты жив, в добром здравии и более-менее здравом рассудке – не хуже, чем обычно – подумал бы, что из тебя просто выжил все соки маньяк-убийца, чьи проблемы с головой намного запущеннее, и просто разбрызгивает твою кровь направо и налево, шагая по улицам Лондона. В последние три-четыре месяца, парни из отдела Лейстреда взяли себе привычку перво-наперво проверять все ДНК, какие только находят на месте убийства, и передавать дело мне, если там есть хотя бы капля крови моего бывшего любовника, который почему-то все никак не оставляет меня в покое. Ждет, пока я сдамся? Не бывать этому. Ты сломал меня, Джим Мориарти, сломал, потому что я предал тебя по глупости и неразумию. Но я не сдамся.
В течение полугода я фанатично хватаюсь за любое мало-мальски интересное дело, с горящими глазами сижу за ним часы, сутки, если оно особенно запутанное. Огрызаюсь и раскрываю все грязные подробности личной жизни людей, которые имеют наглость встать у меня на пути или пытаться мешать мне. Пару раз досталось Донован – да так, что она теперь краснеет при любом, даже мимолетном взгляде на меня. О, я вовсе не равнодушен к ним, нет. Мне стыдно, мне противно от своих слов – именно поэтому я продолжаю и продолжаю издеваться, компенсируя свою озлобленность и обиду на Вселенную. Я купаюсь в отрицательных эмоциях и отстраненно вспоминаю, как когда-то давно, наверное, в прошлой жизни, я не испытывал их вовсе.
Я так и не смог решить для себя, когда было лучше.
Два раза на месте преступления я находил в самых неожиданных местах небольшие рисунки с подозрительно знакомым стилем. И содержанием – две наших излюбленных позы. В деталях и подробностях. Пошляк. Как он угадывает, куда уж точно не залезут любопытные полицейские, но куда первым делом загляну я? Эти зарисовки я храню дома в специальной папке, закрытой от всех, потому что пару месяцев назад красный как рак Джон принес мне листы, старательно смотря в другую сторону, с просьбой спрятать их и никогда ему не показывать. Я рассмеялся и пообещал исполнить его просьбу.
Два месяца назад я познакомился с интересным человеком, выпускником какого-то лондонского университета – я не запомнил его названия, если честно. Да мне было все равно. Его старшая сестра была замешана в одном из твоих жестоких розыгрышей, которыми ты исправно нагружал меня все это время, а он проходил свидетелем по делу. Кевин был не по годам умен, несмотря на свой юный возраст – двадцать три года, – он искренне смеялся над нападками Андерсона и над моими короткими, но глубокомысленными ответами, даже пару раз вставил довольно забавные комментарии в нашу перепалку. Для человека, совершенно не знающего ни обстоятельств наших натянутых взаимоотношений, ни причин конфликта, он был весьма меток и остер на язык. Меня это зацепило. Я искал хоть какую-то отдушину, расслабления, чего-то или кого-то, что заменило бы мне тебя, чертов манерный истерик. А его поведение, актерские способности и тонна обаяния и харизмы живо напомнили мне тебя, Джим Мориарти.
Я не увлекся им. Я захотел им увлечься, что у меня с блеском получилось. Такое ведь бывает у нормальных людей? Делать что-то во вред самому себе, чтобы что-то кому-то доказать. Или доказать самому себе. Что-то. Черт. В теории все намного проще.
У нас не было никакой интимной близости, ничего, разве что легкий флирт. Я не позволял себе ничего лишнего, ибо только-только зародившиеся моральные нормы не позволяли мне заводить близкие отношения с человеком, который младше меня чуть более чем на десять лет. Мы много разговаривали, он рассказывал мне о своем университете и о том, как готовится к выпускным экзаменам. Я, в свою очередь, пару раз упомянул о нескольких особо интересных делах, над которыми бился больше обычного. Ему было интересно.
Кевин был ироничным и язвительным, но таким живым, таким настоящим, я невольно завидовал тому, как ловко он умудряется справляться со своими внутренними конфликтами, противоречиями, коими битком была набита его голова. Вряд ли их было больше, чем у тебя, Джим Мориарти. Может ли вообще у кого-то быть больше проблем с головой, чем у тебя? Но ты просто игнорировал их, управлял, периодически давая вырваться своему контролируемому безумию. А он справлялся.
Два раза я встречал его после учебы. Было забавно чувствовать, как его университетские друзья задумчиво смотрят нам в спину, о чем-то громко переговариваясь – а на тот момент моей персоной интересовалось довольно много людей, ведь блог Джона был весьма популярен. О, Кевин не скрывал своей ориентации ни от окружающих, ни, тем более, от меня, он ясно давал понять, что уже по горло наелся нашими, безусловно, интересными разговорами. Несколько раз открыто интересовался, почему я не пытаюсь завалить его в постель при первом удобном случае. Он искренне не понимал, что мне просто интересно и приятно общаться с ним, во всем видя скрытый подтекст. Я отвечал, что если ему хочется секса – пусть ищет себе мальчика для удовлетворения своих физиологических потребностей, я не буду против, он не моя собственность, и я не вправе запрещать ему что-либо. Обычно мои резкие ответы смущали и обижали собеседника, но Кевин был не таким, как большинство своих ровесников и людей в принципе. Он прекрасно понимал, что это моя манера поведения, отшучивался, говорил, что я слишком заинтересовал его, чтобы вот так просто бросать неприступную крепость. Я улыбался. Я вообще стал слишком эмоциональным для себя.
Спустя месяц он позвал меня домой и попытался соблазнить. До этого я часто бывал у него в съемной квартире – его родители жили где-то в Америке – он частенько ходил передо мной полуголым, а то и вовсе в нижнем белье, надеясь заставить меня действовать самостоятельно. После ряда неудач он взял дело в свои руки. И был весьма разочарован, когда дело не зашло дальше поцелуев. Я снова я ошибся в нем – мне казалось, он должен обидеться на меня, плюнуть и разорвать эти странные отношения. Но его интерес разгорелся только еще больше.
А сразу после этого в дело включился мой анонимный гений, подозрительно замолчавший на время моей легкой интрижки. К счастью, он не убил ни Кевина, ни кого-то из его родных, видимо, отдавая молчаливую дань моей просьбе Майкрофту, чтобы тот спустил на тормозах дело о розыске. Поймать не поймали бы, но нервы бы попортили. Парень спешно перевелся из университета и канул в неизвестность, не сказав ничего друзьям. Я получил лишь записку в почтовый ящик со словами: "Прости, я не мог по-другому. Родители получили немалую сумму за то, чтобы перевести меня в ВУЗ в другом городе, а я – угрозу в достаточно невинной форме с предупреждением держаться от тебя подальше. Тебе привет от мистера Х. Прощай"
Я не расстроился, но искренне посмеялся над создавшейся ситуацией. Ревнующий Джим Мориарти. О, несомненно, он исправляется – ведь предыдущая моя пассия получила пулю в лоб. А тут даже деньги заплатил. Неужели очеловечился, прямо как я? Бред. Не верю. Такие, как он не меняются – лишь переодевают маски. Он все такой же робот и мастер перевоплощения, как раньше.
Хотя я больше не зарекаюсь. Меня ведь тоже было нереально изменить.
Мне стало легче. Этот легкий недороман позволил мне отвлечься и думать о Джиме как об ошибке, совершенной по дурости и длительное время назад. Я скучал, признаю, отчаянно скучал, до воя, до рези, но это было вполне терпимо. Не как в первые месяцы. Я окончательно завязал с алкоголем, вызвав уважительное одобрение брата. Как ни странно, стал нормально спать. Джон тоже оживал прямо на глазах. Иногда мне кажется, что он, как губка, впитывает бОльшую часть негатива, таящегося в квартире, позволяя мне легче дышать.
А между тем жизнь шла своим чередом. Я раскрывал дела, освобождал пойманных в заложники и потерявшихся без вести, отдавал преступников под суровую длань правосудия. Дурацкая охотничья шляпа с двумя козырьками стала моей визитной карточкой, без которой Лейстред, давясь смехом, отказывался попускать меня за ограждение места преступления. Я не унижал его, не огрызался, я веселился как он. Даже стервозная Донован стала смотреть на меня по-другому, увидев, видно, заметные даже невооруженным глазом изменения в моем взгляде и поведении. Когда после очередного вызова я извинился перед ней за свое поведение ранее, она смотрела на меня с настоящим ужасом и неверием, очевидно, ожидая еще какую-нибудь колкость.
А мне просто было по-настоящему хорошо. Меня стало отпускать. Я любил Джима Мориарти, чертова придурка, идиота, истеричного ребенка, инфантильного самовлюбленного эгоиста, несравненного гения, любил до сих пор, мои чувства не уменьшились ни на грамм после всех этих событий, но меня отпускало. Это удушающее чувство безысходности, уныния, угнетения – они пропадали, стирались из меня, будто были нанесены невесомыми штрихами акварелью. И если всему виной была весна, когда пышным цветом распускаются все психические недуги, я был благодарен ей.
Я научился жить без Джима Мориарти.
Наверняка он это почувствовал. Понял, что теряет хватку, теряет свою самую интересную за всю жизнь игрушку. Или так совпало странно, что в день моего освобождения он, наконец-то, закончил все приготовления для Большой Финальной Партии?
Моя радость была сравнима с радостью наркомана, только-только избавившегося от своей зависимости, но которому почти насильно вкалывают в вену очередную дозу. Насильно ли? О, как я ждал этого дня, мой дорогой! Чертовы полгода, и не стыдно было тебе покидать меня?
"Скучаешь? Сыграем? Лондонский Тауэр, сию минуту. Я давно не видел тебя вживую. Ты не представляешь, как надоели эти камеры!=)"
Передышка окончена. Мы остыли, мы восстановились. Мы простили. Простили? Но так просто мы не возвращаемся.
Сыграй со мной партию, мой милый анонимный гений, нашу последнюю и оттого самую грязную партию из всех. Без правил. Выживший победит.
- Джон!
Глава 10 - часть вторая***
Пасмурно и немного прохладно, однако синоптики обещали потепление ближе к обеду. Сейчас же, ранним утром, этой ранней весной, по улицам гулял будто бы зимний ветер – пробирающий до костей, холодный, заставляющий дрожать тело и стучать зубы.
Человек, идущий по улице с выражением мрачной решимости на лице, был одет в легкое и совершенно нетеплое темно-серое пальто – под стать царившей вокруг цветовой гамме. Чуть ссутулившись, спрятав руки в карманы, он, будто боялся передумать и свернуть с дороги, шагал к воротам небольшого здания, около которого стояли в ожидании милостыни несколько бездомных. Зафиксировав взгляд на престарелой женщине с пигментными пятнами на лице и полным отсутствием жизни в глазах, мужчина шел строго на нее, наискось пересекая улицу. Он действительно боялся свернуть с дороги в последний момент.
Его седые длинные волосы трепали в разные стороны мощные потоки воздуха, создавая образ какого-то Всадника Апокалипсиса – словно обожженная кожа лица, безжизненные глаза, мрачный внешний вид, серый, безликий, но внушающий какой-то суеверный ужас.
Женщина с протянутой рукой испуганно спрятала кисть под дутой синтепоновой курткой и в замешательстве опустила глаза, почувствовав внезапный прилив робости и желания казаться меньше, незаметнее. Прошедший – нет, пронесшийся стремительно – мимо нее мужчина, задев кончиками длинных красивых волос ее нос, почти вплотную подошел к дверям церкви и в течение минуты, не шевелясь, стоял возле нее. Затем чересчур резко протянул руку и буквально ввалился внутрь, словно боясь, что его поразит молния или не пропустит внутрь неведомая сила.
Полковник Моран чувствовал себя неуверенно и ужасно скованно, будто находился в стандартном неловком сне, где ты стоишь абсолютно голый перед толпой людей. Тихое место, пропахшее ладаном и свечами, где под потолком затихает едва слышимый шепот молитв и прошений прихожан, пугало своим отличием, той бездонной черной пропастью, стоящей между ним и образом жизни старого убийцы. Можно ли вообще появляться ему в этом чистом, святом месте, не оскверняет ли он само понятие религии здесь, в сердце Божьего храма? Но ведь как там говорилось, в Библии?.. "Бог милостив и всепрощающ: покайся в своих грехах, и будет даровано тебе место на небесах, под ангельским крылом, в радости и счастье".
На Себастьяне висит так много грехов, что молиться и каяться ради спасения своей души придется никак не меньше целой жизни. Поэтому он избрал чисто солдафонский и прямолинейный выход из сложившейся ситуации: постараться умереть как можно позже, потому что в загробной жизни его не ждет ничего хорошего.
Но, несмотря на все свои склоки с Богом, полковник здесь. Смотрит на статую распятого на кресте мученика и боится пройти вперед.
"- Я никогда, Никогда не заходил в это или подобное ему… здание", - вертится у него в голове, пока онемевшие от волнения ноги медленно сменяют друг друга. Левая, правая. Левая, правая. – "Это все чуждо мне, эта слепая вера, поклонение, бесконечное всепрощение – как можно подставлять левую щеку, если тебя ударили по правой? Немыслимо. Если тебя ударили, нужно доставать автомат и доказывать всем, что они ошиблись".
Юмор полковника, как и сам он, был простой, прямой и открытый. Без тайного второго, третьего, десятого дна, которое можно было обнаружить в любой фразе Джима, будь то пожелание доброго утра или вопрос о погоде.
Джим Мориарти.
О, Моран с содроганием вспоминал, как почти силком заставлял того не трогать несчастного парня, волей случая оказавшегося полуголым на коленях у его внезапно очеловечившегося детектива. Мориарти понимал, что не прав, теперь понимал, что лишать человека жизни практически без повода – это неприемлемо по этическим нормам. Полковник чувствовал это, потому мог кричать и орать на Джима, заставляя того успокоиться.
Как же он бесился, что Шерлок Холмс считал его все тем же бесчувственным роботом, каким он был до их первой встречи. Бесился и одновременно радовался этому. С одной стороны, ему хотелось, чтобы Холмс знал – он изменился, "вырос" из своего детского максимализма, когда человеческие жизни не ценятся и ими можно расшвыриваться направо и налево ради своих планов. Чтобы знал, что они оба изменились, оба изменили друг друга.
А с другой… с другой стороны он радовался тому, что у Шерлока нет на него каких-либо рычагов давления. Нет знания того, что он поменялся. Что почти стал нормальным, если такое определение вообще возможно подобрать к Джиму Мориарти. Эта одновременная раздвоенность во взглядах изумляла Морана, он старался не думать об этом и не анализировать, чтобы не свихнуться еще больше. Порой он с содроганием ставил себя на место Мориарти, представляя, какой хаос может твориться у того в голове. Как он все еще держится?
"-Странный, непонятный, нелогичный. Замкнувшийся на своих слабостях и заскоках, несчастный в глубине души от своей исключительности. И упаси меня Бог от того, чтобы сказать ему об этом – мне еще не хочется умирать".
Поступки криминального консультанта в течение прошедших шести месяцев с той знаменательной даты неоднократно повергали в состояние ужаса Себастьяна - многое повидавшего и уже давно привыкшего к выходкам своего "подопечного" и босса по совместительству. Ну что происходит в его гениальной голове – ведь он сам разорвал свои отношения с Холмсом, сам захлопнул перед ним дверь и оборвал все контакты, зачем тогда эти камеры по всему дому, наблюдение за тем, как Холмс наблюдает сутками напролет за их бывшим домом, уже давно опустевшим?
Самым странным и пугающим было желание Мориарти быть причастным ко всем делам, за которые брался Шерлок. Изначально он действительно самостоятельно участвовал в проведении операций – скука дает о себе знать - и просто не заметил, как поцарапался о дверной косяк при спешной капитуляции с места действия. Но был в экстазе, наблюдая за реакцией консультирующего детектива, когда бригада их с Джоном Ватсоном знакомого полицейского определила, ком принадлежит кровь. Холмс был в ярости, в странном перевозбуждении, граничащем с помешательством. С той поры Джим организовывал множество преступлений, лишь бы привлечь внимание детектива, и окроплял своей кровью брошенное оружие или мертвое тело – это походило на сатанинский ритуал. К нынешнему дню руки его с внутренней стороны были обезображены шрамами, белыми и розовыми яркими полосами – почему-то он видел особый шик в том, что режет вены "не отходя от места". Моран ничего, совершенно ничего не мог сделать со странным помешательством своего босса – это был как раз тот момент, когда шеф полностью уверен в собственной правоте и может убить за банальное пререкание. Убить и не поморщиться, даже несмотря на свой новоприобретенный "пацифизм".
- Вот так… Себ, милый, я вижу твою расстроенную мордочку, даже когда ты стоишь ко мне спиной. Расслабься, это был последний раз, я уже чувствую некоторое недомогание от еженедельной потери крови, - произнес Джим вчера, аккуратно прикладывая белоснежное полотенце к левой руке. О, в этом тоже была своеобразная закономерность – он останавливал кровь исключительно белыми полотенцами, которые затем выбрасывал в мусорный бак около их с Мораном убежища.
- Закончилась эпопея с кровавыми метками? Надо же! Что будет теперь? Плевки вокруг места преступления? Или..?
- Нет, дружище, я не настолько лишен фантазии. Мои приготовления наконец-то закончены и с завтрашнего дня начнется Большая Игра! – Веселый крик несколько неуместен в старом подвале мертвого чиновника, в окружении частей тела которого сейчас стояли Джим Мориарти и Себастьян Моран.
Чем больше радости сквозит в голосе сумасшедшего криминального гения, тем страшнее становится Морану.
Вчера он решил в первый раз в своей жизни сходить в церковь. Потому что голос Мориарти был чересчур наполнен фальшивым счастьем и смехом, что обычно приносило немало неприятностей, а, учитывая предшествующие этому события, Себастьян действительно начал сомневаться, выйдут ли они снова сухими из воды, останутся ли живыми под конец затеянного сумасшедшим кукольником спектакля?
Стоя сейчас как истукан около большой иконы и алтаря со свечами, полковник чувствовал себя глупо и неуверенно. Право же, привалившись к прицелу в темном подвале в руинах, посреди пустыни, целясь на звук, потому что сломан прибор ночного видения – эта ситуация куда привычнее для Морана, чем нынешняя.
Он провел по белому мрамору алтаря ладонью, старательно не смотря на лики святых, изображенные на полотнах.
- Я не верю в Бога, - произносит он неслышно, скорее, для себя самого. А Господь, если тот и существует, слышит даже мысли, верно? Поэтому можно не кричать. – Не верю, слышишь? Но если все-таки я неправ, и Ты действительно слушаешь меня сейчас, то я прошу Тебя. Не за себя прошу, а за своего друга. За потерявшего рассудок еще в ранние свои годы, за одинокого человека, который вот-вот натворит кучу глупостей, чем еще больше испортит себе жизнь. Я знаю, что не имею никакого морального права даже упоминать имя Твое, но… я никогда ни о чем не просил Тебя. Это первые и последние мой поход в церковь и мое обращение к Тебе. Помоги ему. Обереги его от его же безумия. Он мне как сын. Ты не смог сберечь Своего ребенка, так помоги мне, - шепот, беззвучный, лишь губы только шевелятся. Себастьян Моран, наемный убийца, работающий на самого изобретательного и сумасшедшего преступника современности, молится за него в церкви.
О, он готов уничтожить всех, кто видел его за этим недостойным полковника занятием.
***
Штрих, штрих, еще. Это стало его своеобразным хобби. Нет, конечно же рисование картин достаточно давно является его, так сказать, любимым занятием, помимо организации дерзких и наглых преступлений, но вот рисованием картинок он занялся сравнительно недавно – лишь пару месяцев назад. Выражение лица Шерлока каждый раз бесценно и вызывает волну возбуждения по всему телу. Мгновенное смущение, скрываемое за маской равнодушия – глупый, это выражение лица давно не является его повседневной маской, даже глупые люди, составляющие его окружение, поняли: если Холмс равнодушен, значит, он пытается держать себя под контролем.
Идиот.
На листе постепенно появлялась иллюстрация к Рождественскому вечеру. О, как же давно это было! Взгляд на Джима и Шерлока Молли – Мориарти, естественно, заметил девушку практически сразу, как только она подошла к двери чердака. Откинутая кудрявая голова, тонкие пальцы, вцепившиеся в волосы криминального консультанта и подлокотник дивана.
"Не будь у меня маленькой страсти, заключающейся в убийстве людей, я мог бы стать преуспевающим художником. Ведь псих-консультант и актер я уже неплохой. Шерлок-то точно оценит, я уверен. Он даже не представляет, что за спектакль я для него приготовил!"
Наверное, эти слова Джим Мориарти запомнил только потому, что Холмс-младший сказал их в день первого "выхода на сцену" ныне покойной Ирэн Адлер. Взяв еще много лет назад в привычку запоминать в деталях день начала любой операции и день ее окончания, он мог практически со стопроцентной точностью воссоздать мысленно все встречи и диалоги, произошедшие в ту памятную дату.
"- Как бы я хотел, чтобы они все оставили меня в покое!" - эти слова Шерлок Холмс произнес, даже не задумываясь, кто лежит в его постели, слегка прикрытый одеялом, и причиной каких глобальных последствий в будущем, спустя больше двенадцати месяцев, они будут. О, ну конечно же Мориарти нашел бы себе причину, по которой можно устроить настоящий Ад детективу, даже если бы тот вообще не умел разговаривать. Но думать о том, что Шерлок сам виноват, что нужно быть поаккуратнее со словами и он, Джим, лишь исполняет его желание, пусть и в весьма извращенной форме, было приятно.
Сидеть по-турецки на диване было все сложнее – зверски затекла левая нога. Мориарти аккуратно положил на пол лист с карандашом и потянулся, слушая хруст костей позвоночника.
- Скоро начнется игра! – Что есть сил кричит он, спрыгивая на пол. Шипит сквозь зубы, когда случайно задевает шероховатой поверхностью подлокотника собственное запястье – растревоженная рана снова начинает кровоточить. Но улыбается. – Интересно, долго Себ будет молиться за мою грешную душу? Черт, идея маячка не его одежде кажется мне все менее удачной – столько новых подробностей узнаешь о своем друге! Слава Богу, что я не догадался поставить прослушку – моя хрупкая психика не выдержала бы его исповедей. О чем я думаю, черт, я разговариваю с пустой квартирой!
Негромко рассмеявшись, Джим направляется к компьютеру, чтобы закачать в новоприобретенный плеер новую музыку. Классика будет наиболее подходящей для того мероприятия, которое он задумал, не так ли?
О, Шерлок наверняка оценит его фантазию, когда прочтет в газетах, что его арестовали одетым в королевский прикид и сидящим на троне.
Глава 10 - часть третья***
Когда-то давно, наверное, даже в прошлой жизни, до моего внезапного перерождения, я чувствовал одним лишь разумом, не подключая совершенно свое сердце, искренне недоумевал, как обыкновенному органу в грудной клетке могут приписывать столь странные и нелепые действия. Как оно может «изнывать», как «болеть», почему и в какие моменты «радостно трепещет в груди»? Этот интерес был сродни наблюдению за представителями класса земноводных – лягушками, в детском незрелом возрасте, когда любые знания кажутся важными и интересными. Я изучал способ проглатывания ими пищи – если добыча велика по своим размерам, глазные яблоки втягиваются и помогают протолкнуть ее в пищевод. В десятилетнем возрасте эта информация была интересной, но неуловимо отдавала чем-то противным и неестественным. Здесь чувство было практически идентичным. Джона, разговаривающего по телефону с Сарой, и Джона в повседневности отличала неуловимая и практически незаметная нотка тепла в голосе, его хотелось положить на операционный стол и сделать длинный неглубокий надрез от горла до пупка, раздвинуть кожу аккуратными ладонями скрипача, пройтись по ребрам и всем внутренним органам, тщательно, внимательно, выискивая малейшие отклонения от нормы.
Ведь сейчас не было Майкрофта, стоящего над душой Дамокловым мечом и мешающего препарировать живых амфибий?
Джона, брата, всех без исключения окружающих людей хотелось распять на гладком столе в стерильной комнате и найти то, то самое, что заставляет их «изнывать», «болеть», «трепетать». Это казалось возмутительным отклонением от нормы, и я даже не хотел хотя бы предположить, что что-то не так со мной. Это было слишком нереально.
Ведь я идеален. Машина, робот, Бог.
Наверное, надо радоваться тому, что мои взгляды изменились. Сколько гордости – даже не так, Гордыни – было в каждом моем шаге и моей мысли. Но сейчас за это не стыдно – то был не я, не тот я, который сейчас в семнадцатый раз бьет большим пальцем в изящной кожаной перчатке по фильтру сигареты, стряхивая пепел. Восемнадцатый. Девятнадцатый.
За месяцы наших отношений я привязался к Джиму, как никогда к кому-либо еще не привязывался, я привык к нему, я проникся им до кончиков пальцев, полностью. Множество неприятных минут или даже часов за эти прошедшие полгода принес мне наш разрыв. Я был не готов, нет, это было слишком сильным ударом, все новое, незнакомое, все в первый раз, я был по-своему девственен и невинен до того момента, ибо ни одно расставание или ссора не были для меня раньше такими важными и болезненными. Первая любовь у абсолютного большинства проходит в возрастном промежутке от тринадцати до шестнадцати. И только я – вечное исключение из правил.
Не было никогда так… неприятно. Дожив до тридцати четырех в счастливом неведении относительно целого ряда эмоциональных реакций, приносящих определенные неудобства, я узнал и прочувствовал их все в избытке за эти шесть месяцев. Мой милый Джим Мориарти, ты открыл для меня целую гамму новых и невиданных доселе ощущений.
И продолжаешь открывать вновь и вновь, с каждой нашей встречей, а эта - первая после твоего громкого ухода из моего дома. Я слышал, представлял, ненавидел, но только лишь четкий образ, стоящий в голове. Я не видел тебя вживую долбанных сто восемьдесят дней.
И вот он – ты.
О, оно изнывает, трепещет и бьется в агонии. Чертово сердце, оно не слушается меня, оно кричит так оглушительно, что я удивлен, почему никто не оборачивается на меня недоуменно. Почему никто не закрывает уши в крике боли, потому что ушные перепонки разрываются от этого громкого голоса. Я опьянен и подавлен этими новыми ощущениями, они пугают и радуют одновременно. Миг – и мы встречаемся глазами, о, они смеются, в них предвкушение и страсть, а еще голод. Смертельный голод и скука, пожирающие изнутри, мой дорого мистер Х, мы с тобой слишком привыкли друг к другу, слишком подсели на этот чертов театр и бесконечные игры с прятки и «кто быстрее». Чуть больше четырех тысяч часов слишком мало для того, чтобы «слезть» с этой иглы, мы с тобой теперь пожизненные наркоманы, мой милый заклятый противник. Твои руки в наручниках, а полицейский довольно невежливо пытается запихнуть тебя в машину, но я успеваю поймать отраженное в твоих глазах солнце. Твои руки заведены за спину, но я отмечаю множество белых полос, проходящих и вдоль, и поперек линий вен. Простая логическая цепочка выстраивается в голове предельно и ясно и это странно заводит меня. Иррационально и совершенно не к месту. А ты ухмыляешься победно, прочитав в нашем коротком соприкосновении мыслей через сетчатку глаз все то, о чем я успел подумать.
Когда-то давно я мог испытывать интеллектуальное возбуждение, и словно оргазм головного мозг происходил в моем черепе, когда удавалось разгадать твои загадки и победить тебя в молчаливой дуэли мыслями. Сейчас, спустя год, наблюдая за тем, как твоя макушка скрывается в полицейской машине, я вновь ощущаю это забытое чувство – все немного кружится вокруг, потеют ладони, хочется ухватиться за что-то или сесть, а лучше лечь, да, прямо здесь, около лестницы, около Тауэра. Или изнасиловать тебя прямо в полицейской машине.
- Я просто не верю. В голове не укладывается! Что это за псих? Как он смог одновременно вскрыть три самых охраняемых места в Лондоне? Чудик, ты же у нас самый умный, есть предположения? – Донован стоит чуть поодаль, напряженно смотря на уезжающий автомобиль. Чем дальше Мориарти увозят, тем быстрее разглаживаются черты ее лица. Мне безмерно импонирует, что определение «псих» больше не имеет ко мне никакого отношения. Как много нового я испытал с тобой, мой криминальный гений, сколько всего вынес из нашей истории – теперь казаться нормальным гораздо проще. Теперь нормальные принимают меня за своего, стоит мне лишь вести себя так, как они считают правильным.
- Милая, милая Салли, позволь тебе представить собственной персоной Джима Мориарти – величайшего актера нашего времени.
Двадцать три. Двадцать четыре. Сейчас я сломаю ее напополам.
Угораздило же меня. Черт.
- Холмс! – Лейстред очень вовремя позвал меня к себе, избавив от очевидных ответов на заведомо глупые вопросы Донован. Кивнув Джону на женщину, находившуюся явно в состоянии, близком к шоку от удивления, я направился к инспектору, снимая на ходу шарф. Стало заметно жарче. Ватсон молча занялся Салли, предоставив мне возможность спокойно поговорить с Грегори – как только мы приехали к Тауэру, и Джима выводили из здания, доктор делал вид, что его не существует, только вот находился все время на расстоянии вытянутой руки. Словно боялся, что я внезапно начну биться в истерике от вида своего бывшего любовника. Чушь. И смех, и грех, честное слово, мне даже немного неловко за такие мысли, пусть даже от Джона.
О, я помню его реакцию. Прошел месяц с того дня, как мы с Мориарти перестали как-либо контактировать. Естественно, я не счел необходимым посвящать во все это дерьмо Джона, поскольку его излишняя эмоциональность могла сделать только хуже как мне, так и Джиму – не сомневаюсь, если бы Ватсон захотел найти его, тот непременно бы согласился пообщаться. Можно добавить, что в те времена я был как раз на пике своего уныния, оттого сначала долго отмалчивался на весьма вкрадчивые вопросы о том, что у нас произошло, а затем, не выдержав, вывалил на него всю правду. Да, Джон, да. Я трахал того самого криминального гения, который убил моего нерожденного родственника и еще сотни людей. Я влюблен в того ублюдка, который не ставит ни во что человеческие ценности и откровенно насмехается над всем чистым и сокровенным. Меня бросил консультирующий преступник, человек (человек ли?), с которым я вел холодную войну, наивно рассказывая одной из его масок о планах на другую.
Больше мы ни разу не возвращались к этому вопросу. Ватсон все понял, понял также, что я не намерен обсуждать это или что-либо предпринимать. Но мне стало легче, что я посвятил в эту тайну кого-то, кроме Майкрофта.
Молча направляюсь за инспектором в комнату охраны и сажусь за монитор, куда должно транслироваться видеонаблюдение.
- Шерлок. Что, твою мать, происходит?!
Лейстред срывается на крик, дыша сквозь зубы со свистящим шипением, словно змея. Я понимаю, что он имеет в виду, отчего в полном ужасе и панике, едва сдерживая свои руки, чтобы не схватиться за голову. Последний раз инспектор видел Мориарти, короля преступного мира, на уютном семейном Рождественском празднике, представленного как «друг Шерлока» миссис Хадсон, многозначительно при этом ему, Лейстреду, подмигнувшей. «Ну, друг так друг, от Шерлока можно было ожидать любых заскоков, его гомосексуальность представлялась одной из наименьших странностей», - читалась в его глазах. Мне было плевать на то, что он подумает, но я запомнил.
Джим произвел на всех исключительно положительное впечатление своей вежливостью, умом и чувством юмора. Казалось, он мог поддержать разговор на абсолютно любую тему, что, в общем-то, было правдой. Изрядно выпивший инспектор, пораженный его сообразительностью, даже шепотом поделился с ним одним нераскрытым делом, получив в ответ несколько элементарных до идиотизма зацепок. Пораженный, он без лишних вопросов был выпровожен настойчивым программистом из дома под предлогом смерти одной близкой подруги. Ирония.
А теперь встречает его в Тауэре. «Друга Шерлока», разбившего пуленепробиваемое стекло маленьким алмазом, написав на нем перед этим: «А Шерлок спал с Ирэн».
- Объясни мне, я спятил? Черт, это могло бы походить на банальную ссору, из разряда «милые бранятся – только тешатся», если бы не сопровождалось вскрытием трех наиболее охраняемых Британских зданий! Твой любовник что, настолько прекрасный хакер? Или долбаный Мориарти?
Мои дернувшиеся плечи и затянувшееся молчание были весьма красноречивыми ответами. Вот так-так! Ехидная шутка неожиданно обернулась правдой. Лейстред попал в десятку.
- Моя голова, она сейчас взорвется! Ты в своем уме? Решил тонко пошутить и трахнуть всю преступную верхушку разом? – Я улыбнулся, оценив шутку, однако, к счастью, сидел к инспектору спиной. – Нет, я не могу так работать.
- Я сам лишь недавно узнал об этом… досадном недоразумении. Прошу, успокойся, мы должны вникнуть в происходящее.
- Как мы можем вникнуть в происходящее, если он неадекватный садист-психопат? Знаешь, что? Ты с ним контактировал больше года, ты с ним общался, спал, в конце концов, тебе и разгребать это дерьмо, - с нездоровой улыбкой произносит Грегори. Думаю, его идея не так уж и глупа, судя по всему, он сейчас будет в том же состоянии, что и Донован. Сможет ли Джон управиться с обоими? Куда он денется.
- У меня нет прав на ведение расследования.
- Не смеши, когда это было для тебя помехой? На мне официальная часть, а вот поработать над мотивами и логикой придется тебе. Что-то мне нехорошо…
- Выйди из здания, у Джона есть успокоительное. И постарайтесь не тревожить меня, мне нужно время. – Я возвращаюсь к просмотру записи с камеры.
Глава 10 - часть четвертая
***
«Я слышу, чувствую всем своим нутром их нетерпение, непонимание, смущение, страх. Никто из них ни разу до этих событий не видел меня в лицо, меня – того, кто дергает за все ниточки и заставляет их плясать под дудочку крысолова, да, детка, быстрее, сильнее, жестче движения, вот так! Четверть всех широко известных и высокооплачиваемых политических деятелей, продавших Джиму Мориарти душу за бешеную популярность, в недоумении: что это за подставное лицо сейчас находится в тюремной камере? Что же задумал этот коварный криминальный консультант? Идиоты. А Шерлок смог за считанные мгновения понять, что Себ – лишь фигура на моем столе, на нашем столе, дорогой! Я с самого начала играл лишь минимумом своих сил, используя фактически только дражайшего полковника, так почему на твоем поле так много ненужных пешек? Тебя же они достали порядком, я помню твою полную недовольства просьбу в пространство, ты так хотел и хочешь по сей день, чтобы они оставили тебя в покое, мой милый детектив! А Дьявол всегда рядом, рядом с каждым, он слушает каждую мысль, наблюдает за каждым движением губ, считывая все самое сокровенное, исполняя, но ты пожалеешь потом, обязательно пожалеешь, что захотел этого. Я обещаю, что они оставят тебя в покое, все до единого. Как ты и хотел тогда».
Джим Мориарти открывает глаза и неспешно достает мобильный телефон из-под подушки. Глядя в потолок тюремной камеры, он набирает знакомый номер телефона и слушает длинные гудки.
- Шеф?
- Себ, милый, не хочешь поприсутствовать на сегодняшнем спектакле в зале суда? Обещаю, будет весело, тебе обязательно понравится!
- Шеф, - полковник замялся. – Меня знают в лицо и мистер Холмс, и доктор Ватсон, я боюсь, что они могут поднять шум.
- Боже, Себастьян, когда же ты научишься хоть немного понимать человеческую психологию! Джонни не посмеет вякнуть без одобрения Шерлока, а последний слишком азартен, чтобы таким примитивным способом послать к черту всю партию. Глупо и скучно. Это все?
- Я приду.
Мужчина сразу же нажимает «Отклонить вызов» и снова закрывает глаза, расслабленно, прислушиваясь к приглушенному шороху за дверями камеры.
И какая, собственно, разница, что заключенные не имеют права иметь при себе какие-либо средства связи?
***
«Не имею представления, что он задумал. МХ»
«Есть ли стопроцентная уверенность, что в здании суда безопасно и не предвидится никаких сюрпризов? ШХ»
«Это Мориарти. Я практически уверен, что все чисто. МХ»
«После я пришлю за тобой машину. МХ»
«Если я останусь жив после процесса, вероятно, ты можешь не опасаться за мою жизнь далее. ШХ»
«Я не могу по-родственному соскучиться? МХ»
«Можешь. Но не сейчас. ШХ»
- Шерлок, такси внизу. Ты готов? – Джон круто разворачивается от зеркала ко мне, все еще продолжая поправлять на плечах пиджак. Я киваю, пряча мобильный телефон в карман брюк, и молча направляюсь к лестнице.
С каждым шагом по направлению к входной двери меня охватывает напряжение, как нервного, так и сексуального характера. Я слишком давно не смотрел на своего убийцу, программиста, еще черт знает кого дольше секунды, не говорил с ним, не бросался едкими словами-мячиками, нетерпеливо ожидая ответной реплики. И в самое ближайшее время мы будем стоять почти рядом, в одной просторной комнате, в одном помещении, всего десяток метров будет разделять нас. Физика не работает здесь, ведь два однополярных магнита притягиваются друг к другу.
Выхожу на улицу, ненароком чуть не ударив Джона по лицу дверью. Вспышки камер, фотоаппаратов, какого черта, что им всем нужно?
- Вот она – цена славы, - нервно произносит Ватсон, когда задняя дверь захлопывается, ограждая затонированными стеклами нас от остального мира. – В здание суда, пожалуйста!
Я отворачиваюсь к окну, незаметно сжимая и разжимая руки, чувствуя дрожь и напряжение в пальцах.
***
Я действительно удивляюсь, когда в мужском туалете со мной пытается завязать знакомство некий мужчина, которого я вижу первый раз в жизни. Он подвижный и внимательный, с яркими зелеными глазами и светлыми волосами. Состояние кожи, морщины и внимательный взгляд не дают усомниться, что ему никак не меньше тридцати – таких глаз, наполненных опытом и осознанием ценности и стоимости этой жизни, не может быть у зеленых юнцов, только-только срезавших финишную ленту с трассы «Студенчество». Абсолютно без грусти и обиды, но с легкой ноткой тоски я вспоминаю Кевина. Вот в его глазах было полно детскости и жизни, невинности и легкости, которых не было и никогда не будет у меня. Он был прекрасной игрушкой, краской для той серости и безысходности, окружившей меня, о, мы взаимно использовали друг друга, взаимно же и осознавая свой странный симбиоз, но нисколько не переживая по этому поводу. Если я и вспоминаю этого мальчика, то только лишь с теплотой и благодарностью.
Этот был другим. Казалось бы классический стиль был нехило разбавлен довольно смелыми деталями, на которые решился бы не каждый подросток: черные прямые узкие брюки, оранжевые кеды, белая дорогая рубашка с бежевой жилеткой, сзади которой, на спине мужчины, нарисован красочный и яркий рисунок. Блестящий рыжий галстук. Растрепанные волосы, однако, я замечаю следы мусса для волос на висках – прическа продуманная, хоть и кажущаяся неряшливой. Наигранная взбалмошность, нетерпение, инфантильность, Господи, люди – идиоты, почему они все решили, что раз я имел «близкую дружбу» со студентом, это означает, что я клюю на всех молодых и зеленых юнцов? Тут пресса явно просчиталась, подсовывая мне под нос престарелого пятикурсника. Или же наоборот – играла умнее, глубже - что, впрочем, ей не свойственно - стараясь подцепить на хоть и взрослого, но по-детски раскрепощенного репортера? Что ж, можно быть благодарным, что меня не посчитали педофилом и не послали взять интервью какого-нибудь смазливого новичка «на испытательном сроке», и чем женственнее, тем лучше.
- Черт меня дери, да вы ведь тот самый Шерлок Холмс, за которым сейчас вся Британия по телеку наблюдает! – Он восторгается вполне правдиво, из чего я могу заметить, что либо обладает прекрасными актерскими способностями, либо действительно интересуется моей персоной. Пятьдесят на пятьдесят, если честно, оба хода со стороны нашего СМИ вполне возможны и осуществимы. Вполне вероятен и третий вариант: отлично обученный журналист с природными актерскими способностями, ловящий творческий оргазм, наблюдая за моими действиями по новостям, и мечтающий взять у меня интервью. Фраза приобретает все свои возможные пошлые значения, если взять на заметку то, как расширились его зрачки, когда глаза мимолетно прошлись по ключицам и дальше, глубже, в ворот рубашки. Сдерживаю улыбку. Начитавшийся тем небольшим количеством информации обо мне, блуждающей по просторам интернета и воспринявший все в буквальном смысле, зубами выгрызший себе в редакции право попасть на суд и поговорить со мной, глупо увлеченный не столько мной, сколько моим образом гения, детектива-героя, раскрывающего преступление за преступлением, он считает себя изгнанным с Олимпа Богом, только что добравшийся до ворот в Рай и переступивший, наконец, их порог. Переступивший в тот момент, когда начал свою игру, надеясь выведать из меня информацию, наивно полагая, что все те слухи, что ходят о моем интеллекте – не больше, чем слухи, как оно обычно бывает в СМИ.
Кевин был умнее.
Джим Мориарти, что сейчас находится со мной в одном здании, так непозволительно близко, умнее всех их вместе взятых.
- Я просто фанатею по вам! Разрешите взять у вас автограф! Подпишите на блокноте: «Дилану, от Шерлока Холмса», пожалуйста! – Он смотрит восторженно, нисколько не пытаясь притворяться. Мои догадки были верны.
- За что мне это, - спокойно ополаскиваю и вытираю руки бумажным полотенцем и оборачиваюсь к актеру-неудачнику, почти сталкиваясь с ним носом. Он высок, даже выше меня. Слишком близко. Аромат парфюма неожиданно приятен и не вызывает раздражения. Зрачки его, словно сердце, почти пульсируют, будто в такт пульсу. Я слегка ухмыляюсь, делая шаг в сторону, разрывая дистанцию. – Не назвал бы вас только лишь фанатом, Дилан. Какую газету вы представляете? – Он слегка обескуражен и собирается возмутиться – несомненно, довольно искренне и оскорбленно – но я не даю ему продолжить: - Впрочем, мне все равно. Я почти вижу, как вы убеждаете своего руководителя, что были рождены только лишь для того, чтобы спустя тридцать лет своей жизни нарядиться в костюм пьяного тинэйджера, неудачно прикрепить с обратной стороны жилетки диктофон и попытаться соблазнить меня своим инфантильным, но безвкусным видом. С чего вы там вообще взяли, что я кидаюсь на любого представителя мужского пола, который принадлежит к возрастной категории от двадцати до двадцати пяти? – Журналист красноречиво молчи, провожая глазами падающие капли из закрытого только что крана, непроизвольно поправляя галстук и диктофон за ним. – Я не намерен с вами разговаривать.
Направляюсь к выходу, когда неожиданно сильная рука хватает меня за запястье и, потянув, прижимает к двери. Впрочем, не слишком неаккуратно – о моем комфорте предельно позаботились, смягчив удар насколько это возможно.
- Прошу прощения, мистер Холмс, за маскарад. Вы правы, ох, как же вы чертовски правы! Ответьте на несколько моих вопросов, и я больше вас не потревожу. Впрочем, если вы сами того не пожелаете, - он задумывается на секунду: - Диктофон включен, не волнуйтесь. Не могли бы вы рассказать мне о своей личной жизни, мистер Холмс? Что насчет доктора Джона Ватсона, вашего сожителя – какие отношения связывают вас двоих? Или некоего мистера Кевина Тизона, спешно покинувшего страну и чей отъезд, по слухам, косвенно связывают с вашим разрывом? Вы угрожали ему?
Не сказал бы, что нахожусь в удобном положении, однако говорить о каком-либо дискомфорте я не мог, ибо меня держали хоть и крепко, но бережно. При желании я мог бы вырваться, но заставить человека самого отпустить меня – о, это куда интереснее. Ему нужны ответы? Что ж.
- Уважаемый мистер Дилан, к несчастью, вы не назвали мне своей фамилии, отчего я не могу обращаться к вам с большей официальностью. Я читаю по вам, по нервным движениям крыльев носа, по тому, как дрожат пальцы вашей правой руки, сжимающие ворот моей рубашки, по испарине на лбу, а вы, думаю, заметили, что в уборной работает кондиционер? Ваши глаза – они рассказывают мне все, громко, отчетливо, уважаемый мистер Дилан, умеете ли вы читать по глазам? Ваши зрачки говорят, будто вы находитесь в состоянии наркотического и алкогольного опьянения, однако я почти со стопроцентной уверенностью могу сказать, что вы почти не увлекаетесь распитием спиртных напитков. Вы возбуждены, мистер Дилан, чересчур, вы едва сдерживаетесь, чтобы не разорвать на мне рубашку и не изнасиловать прямо здесь. Это так неромантично, вы не находите? Однако не советую вам звать меня куда-либо ради более близкого знакомства и подходящей обстановки, ибо я и так знаю о вас достаточно, чтобы сказать: вы мне противны. Это все?
Наверное, я перенял некоторые черты от человека, против которого в скором времени буду давать показания. Потому что нельзя получать такое удовольствие от того лишь, что опускаешь людей ниже уровня пола. Но я смотрю, как он отпускает мою рубашку, как в немом шоке отходит назад, как закипает злость и затравленность в его глазах, но которые до сих пор горят бешеным возбуждением. Перегнул ли я палку? Плевать. Я спешу в зал суда.
-
-
16.04.2013 в 11:01